Это я так, чисто теоретически.
Название: Паломничество
Авторы: -Шинигами- и Салкарда
Размер: мини, 1447 слов.
Пейринг/Персонажи: Северянин, ОМП, мельком поминается некто Дьявол
Категория: джен, кусочки гета.
Жанр: махровое АУ, ангст.
Рейтинг: R.
Краткое содержание: нельзя издеваться над святынями, это плохо заканчивается.
Примечание/Предупреждения:
1) Насилие, жестокость, много крови и позывные вместо имен;
2) В каноне даже предположительно не указан возраст Александра Андерсона и происхождение его способностей.
3) Изначально оно планировалось, как стеб. Ха-ха три раза.
Читать дальше
Северянин резал и рубил, проливал красную людскую кровь, как ручей льёт воды на мельничное колесо. Жалости он не ведал. Топор его рассекал черепа, не делая различий между стариками, мужчинами и младенцами. Северянин грабил и жёг. Крики умирающих звучали ему победной песнью. Северянин носил волчью шкуру и пил кровь волков перед боем. Он бросался на врага, не ведая страха, не зная пощады, и вёл своих людей в бой.
Теперь северянин просыпается каждую ночь, вспоминая.
Он помнит деревушку: таких на его пути были десятки, он не считал, сколько сжёг. Он помнит звон оружия, свист стрел и крики – обычные звуки битвы. Он помнит вопли женщин, рёв скотины и крики детей. А ещё глаза старца в чёрных одеждах. Лишь тех глаз он боится: в них безумие и сострадание.
Каждую ночь во сне северянин сплёвывает на порог церкви – да разве то церковь? Сарай, да и только, лишь вместо яслей коробка да ряд свечей, а на стене мазня, намалеванная на доске. Там темно и пахнет дымом. И северянина ждёт старик в чёрном: на шее его крест, руки сложены на груди.
Каждую ночь северянин предлагает одно и то же: взять оружие и спастись самому, коли это будет угодно его богу. А ещё спасти тех двоих, жмущихся испуганно друг к другу за спиной старика: мальчишку-служку и девушку в разорванной рубашке.
Старик в его снах и памяти каждую ночь отвергает меч с презрением.
– Твой бог, – говорит северянин, насмехаясь, – учит прощать и любить врагов.
Слова он помнит, выучил наизусть – северянин смотрит на себя со стороны каждую ночь. И тому себе, который опирается на бурое от крови древко топора, он готов зашить губы, выпустить кишки, но не видеть, не опять!..
Он помнит, что говорил когда-то со старцем. Много раньше. Оттого словно продолжает старый разговор.
Старец кивает, точно знает наперёд всё до Рагнарёка. Старец знает, что умрёт следующим, и северянин не видит в его глазах ни страха, ни обреченности.
– За это он тоже простит? – спрашивает северянин.
Он смотрит на мальчишку-служку – у того в глазах ужас. Позвонки его под пальцами северянина хрустят коротко и сухо, как ветки.
– А если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших, – шепчет старец, молитвенно сложив ладони.
Северянин думает о том, что старец в чёрных одеждах безумен. Лишь безумец не боится ничего. Это вызывает уважение.
Северянин спит и помнит, что будет дальше.
Девушка – почти девочка: бескровные губы, маленькие острые груди, тонкие светлые волосы, измазанная в земле и крови рубашка – смотрит на него испуганными блеклыми глазами. И взвизгивает коротко, как щенок, получивший сапогом под брюхо.
– Не бойся, Елена, – говорит старец. – На всё воля Божья.
Девушка жмурится, когда северянин рвёт на ней рубашку и раздвигает ноги. И только коротко всхлипывает, повизгивает от боли под ним. Северянин не чувствует удовольствия. Во сне его тошнит – утром простыня будет в блевотине.
– И за это простит? – спрашивает северянин.
– Если раскаешься, – говорит старец, – и это простит.
– А такое, вот такое, твой бог простит? – спрашивает северянин безумно. – Или твой бог оживит тебя?
Старец не отвечает. Отрубленные головы ни разу не отвечали северянину.
Северянин переступает через залитое кровью тело и спускает штаны. Христианский бог вытерпит и такое оскорбление?
Потом, на пороге церкви, в горло ему врезается колун, почти отсекая голову от шеи. Северянин ещё успевает удивиться и разочароваться: не так он представлял свою смерть.
Потом северянин скребёт пальцами мёрзлую землю, хрипит и булькает кровью, смотрит в равнодушно-серое небо. Небо не принимает его.
Проснувшись в поту, северянин бессвязно шепчет про себя, повторяя свою историю: как боялись его, заклейменного проклятием. Как убитый старец и его бог отомстили – северянину была закрыта дорога в Вальхаллу. Как умирали один за другим его люди, а северянин всё жил и похоронил всех своих сыновей и внуков.
Потом северянин смеётся, обхватив голову руками. Долго смеётся.
Однажды северянин отправляется, босой и с непокрытой головой, в своё паломничество. В котомке его хлеб, кусок сыра, завёрнутый в листья, и стопка индульгенций. Северянин сперва посмеялся над ними – разве дорогу в Вальхаллу торят бумагой и чернилами? Но полез в мешочек с монетами, поверив сладким речам. И шагнул с крыши собора, отчего-то надеясь умереть окончательно. И разве скажут потом, что умер он не в бою – бой его с самим собой – и без оружия в руках? Но встретили его не девы в блистающих латах, а грязные камни мостовой. Северянин не тонет в воде, огонь опаляет его тело, но не способен убить, оружие не может его остановить. Он давно не испытывает восторга от резни: в чём удаль и кураж, если смерть не одолеет его?
Северянин рассказывает свою историю не с гордостью или с отчаянием, а так, словно говорит о придорожных камнях. Резал, жёг, вешал, рубил. Он не отрицает.
Старик-священник слушает его и крестится. В нём нет того безумия, за которое северянин уважал тех, старых христиан. Священник толст, благообразен и не верит в испорченность человеческого рода. Северянин пожимает широкими плечами и уходит дальше.
Епископ слушает его с застывшим на лице выражением хищника. И трёт в пальцах индульгенцию.
Церковный служка глядит в ужасе, будто северянин вылез из пролома в земной тверди, почесывая рога и стряхивая с бороды хлопья пепла.
– Хулил Богоматерь и помочился на алтарь? – словно не расслышав, спрашивает епископ.
Северянин соглашается: «Плюнул ещё на порог церкви. И зарубил священника».
Служка боится поднять на него взгляд и шумно сглатывает. Северянин помнит, как хрустят под его рукой позвонки того мальчишки из его прошлого.
– Что же, – говорит епископ, кашлянув. – Всё можно искупить покаянием. И верной службой нашей Матери-Церкви.
Северянин соглашается принять крещение.
Однажды он надевает одежды священника – епископ, бывший мальчик-служка – протягивает ему перстень для поцелуя, а в глазах его всё так же, как много лет назад, плещется ужас.
Северянина нарекают «Мужественным защитником». Северянин долго смеётся.
Северянин вспоминает – год тысяча восемьсот семьдесят шестой от рождения того, кому он служит. «Простите меня, святой отец, ибо я согрешил», – бормочет он по привычке и горбится от усталости. В Вероне он перерезал стольких в тот год, что по их костям мог бы вознестись, но не такую жертву требовал тот, кому он служил. Голову ему кружит непривычное тепло храма и монотонный голос кардинала: «Слушаю тебя, сын мой».
«Слушаешь, значит», – невесело усмехается северянин. Он хотел рассказать об одолевающем его гневе, но вместо этого говорит другое.
– Я не верю в это Его всепрощение.
Молодой кардинал с грохотом распахивает решетку между кабинками: его предшественник и за меньшее назначал северянину епитимью, этот же посмотрел – умными, черными глазами. Знакомыми – он видел такие сотни лет назад в приморской безымянной деревушке.
– Мой сын, твоя вера еще не выкована в горниле твоей бессмертной души. Но только этим мечом ты сможешь заслужить свое прощение. Без тебя, – продолжает он серьезно, – мир погрузится во тьму.
Северянин ничего не отвечает ему: продолжал смотреть исподлобья, угрюмо и сумрачно. «Удиви меня чем-нибудь еще», – молодой кардинал говорит, как его предшественник. И предшественник предшественника. Все меняется, только не северянин, стерегущий покой Рима.
Он приучился орать молитвы, как боевые кличи, ряса стала ему доспехом, а драккаром – Инквизиция. Но как ему верить в этого Сына Божьего, лживого ублюдка, если Он не слышит, если Он не видит, и что за всепрощение, гром его разрази, если северянин все еще топчет землю, вместо того чтобы упокоиться в ней?
Молодой кардинал хмурится: пламя его веры съеживается, натолкнувшись на просоленное, заскорузлое отчаянье и злобу, которой можно приморозить к месту.
– Не можешь поверить в Господа Нашего Всемогущего? – спрашивает у него кардинал без наносной мягкости, с одной только бесконечной усталостью. – Поверь в Дьявола. Я вижу, что тьма нужна тебе, сын мой, без нее у тебя не будет дороги к свету.
– Только поверить? – усмехается северянин.
Кардинал говорит без тени улыбки.
– Можешь попытаться победить его. Если тебе на это хватит безумия.
Северянин хочет сказать ему, что к этому самому дьяволу могут отправляться все они своей клобучной черной стаей. Но неожиданно понимает, что в чем-то молодой кардинал может быть прав. Враг (не господин) должен быть ему привычным.
И долго, невесело смеется. Теперь ему есть, во что верить.
Над головой его закручивается огненный шторм, и впервые он шепчет не по привычке, а потому что душа его стала острейшим мечом: «Верую», – потому что сам Хельхейм не может быть столь ужасен.
Северянин не чувствует и не знает, что глаза его из голубых сделались черными, как у того священника, что проклял его когда-то – и ему мерещится благословенный, полный очистительной муки Ад, в которой его приглашает сам Дьявол, устроивший пир на костях. И он готов в этот Ад войти – после нестерпимой муки бесконечной жизни.
Северянин режет и рубит, проливает грязную кровь немёртвых. Клинки его крошат гниющие, разложившиеся тела, оставляя после себя куски и шевелящиеся обрубки. Северянин выбивает клыки, ломает пальцы, давит черепа. Жалости он не ведает – к чему его сострадание тем, кто давно мёртв? Он прокладывает себе дорогу – и горе тому, кто встанет на ней.
Северянин идёт навстречу самому Дьяволу. И смеётся.
Авторы: -Шинигами- и Салкарда
Размер: мини, 1447 слов.
Пейринг/Персонажи: Северянин, ОМП, мельком поминается некто Дьявол
Категория: джен, кусочки гета.
Жанр: махровое АУ, ангст.
Рейтинг: R.
Краткое содержание: нельзя издеваться над святынями, это плохо заканчивается.
Примечание/Предупреждения:
1) Насилие, жестокость, много крови и позывные вместо имен;
2) В каноне даже предположительно не указан возраст Александра Андерсона и происхождение его способностей.
3) Изначально оно планировалось, как стеб. Ха-ха три раза.
Читать дальше
«Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших».
Матфей. 6:12-14
Матфей. 6:12-14
Северянин резал и рубил, проливал красную людскую кровь, как ручей льёт воды на мельничное колесо. Жалости он не ведал. Топор его рассекал черепа, не делая различий между стариками, мужчинами и младенцами. Северянин грабил и жёг. Крики умирающих звучали ему победной песнью. Северянин носил волчью шкуру и пил кровь волков перед боем. Он бросался на врага, не ведая страха, не зная пощады, и вёл своих людей в бой.
Теперь северянин просыпается каждую ночь, вспоминая.
Он помнит деревушку: таких на его пути были десятки, он не считал, сколько сжёг. Он помнит звон оружия, свист стрел и крики – обычные звуки битвы. Он помнит вопли женщин, рёв скотины и крики детей. А ещё глаза старца в чёрных одеждах. Лишь тех глаз он боится: в них безумие и сострадание.
Каждую ночь во сне северянин сплёвывает на порог церкви – да разве то церковь? Сарай, да и только, лишь вместо яслей коробка да ряд свечей, а на стене мазня, намалеванная на доске. Там темно и пахнет дымом. И северянина ждёт старик в чёрном: на шее его крест, руки сложены на груди.
Каждую ночь северянин предлагает одно и то же: взять оружие и спастись самому, коли это будет угодно его богу. А ещё спасти тех двоих, жмущихся испуганно друг к другу за спиной старика: мальчишку-служку и девушку в разорванной рубашке.
Старик в его снах и памяти каждую ночь отвергает меч с презрением.
– Твой бог, – говорит северянин, насмехаясь, – учит прощать и любить врагов.
Слова он помнит, выучил наизусть – северянин смотрит на себя со стороны каждую ночь. И тому себе, который опирается на бурое от крови древко топора, он готов зашить губы, выпустить кишки, но не видеть, не опять!..
Он помнит, что говорил когда-то со старцем. Много раньше. Оттого словно продолжает старый разговор.
Старец кивает, точно знает наперёд всё до Рагнарёка. Старец знает, что умрёт следующим, и северянин не видит в его глазах ни страха, ни обреченности.
– За это он тоже простит? – спрашивает северянин.
Он смотрит на мальчишку-служку – у того в глазах ужас. Позвонки его под пальцами северянина хрустят коротко и сухо, как ветки.
– А если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших, – шепчет старец, молитвенно сложив ладони.
Северянин думает о том, что старец в чёрных одеждах безумен. Лишь безумец не боится ничего. Это вызывает уважение.
Северянин спит и помнит, что будет дальше.
Девушка – почти девочка: бескровные губы, маленькие острые груди, тонкие светлые волосы, измазанная в земле и крови рубашка – смотрит на него испуганными блеклыми глазами. И взвизгивает коротко, как щенок, получивший сапогом под брюхо.
– Не бойся, Елена, – говорит старец. – На всё воля Божья.
Девушка жмурится, когда северянин рвёт на ней рубашку и раздвигает ноги. И только коротко всхлипывает, повизгивает от боли под ним. Северянин не чувствует удовольствия. Во сне его тошнит – утром простыня будет в блевотине.
– И за это простит? – спрашивает северянин.
– Если раскаешься, – говорит старец, – и это простит.
– А такое, вот такое, твой бог простит? – спрашивает северянин безумно. – Или твой бог оживит тебя?
Старец не отвечает. Отрубленные головы ни разу не отвечали северянину.
Северянин переступает через залитое кровью тело и спускает штаны. Христианский бог вытерпит и такое оскорбление?
Потом, на пороге церкви, в горло ему врезается колун, почти отсекая голову от шеи. Северянин ещё успевает удивиться и разочароваться: не так он представлял свою смерть.
Потом северянин скребёт пальцами мёрзлую землю, хрипит и булькает кровью, смотрит в равнодушно-серое небо. Небо не принимает его.
Проснувшись в поту, северянин бессвязно шепчет про себя, повторяя свою историю: как боялись его, заклейменного проклятием. Как убитый старец и его бог отомстили – северянину была закрыта дорога в Вальхаллу. Как умирали один за другим его люди, а северянин всё жил и похоронил всех своих сыновей и внуков.
Потом северянин смеётся, обхватив голову руками. Долго смеётся.
Однажды северянин отправляется, босой и с непокрытой головой, в своё паломничество. В котомке его хлеб, кусок сыра, завёрнутый в листья, и стопка индульгенций. Северянин сперва посмеялся над ними – разве дорогу в Вальхаллу торят бумагой и чернилами? Но полез в мешочек с монетами, поверив сладким речам. И шагнул с крыши собора, отчего-то надеясь умереть окончательно. И разве скажут потом, что умер он не в бою – бой его с самим собой – и без оружия в руках? Но встретили его не девы в блистающих латах, а грязные камни мостовой. Северянин не тонет в воде, огонь опаляет его тело, но не способен убить, оружие не может его остановить. Он давно не испытывает восторга от резни: в чём удаль и кураж, если смерть не одолеет его?
Северянин рассказывает свою историю не с гордостью или с отчаянием, а так, словно говорит о придорожных камнях. Резал, жёг, вешал, рубил. Он не отрицает.
Старик-священник слушает его и крестится. В нём нет того безумия, за которое северянин уважал тех, старых христиан. Священник толст, благообразен и не верит в испорченность человеческого рода. Северянин пожимает широкими плечами и уходит дальше.
Епископ слушает его с застывшим на лице выражением хищника. И трёт в пальцах индульгенцию.
Церковный служка глядит в ужасе, будто северянин вылез из пролома в земной тверди, почесывая рога и стряхивая с бороды хлопья пепла.
– Хулил Богоматерь и помочился на алтарь? – словно не расслышав, спрашивает епископ.
Северянин соглашается: «Плюнул ещё на порог церкви. И зарубил священника».
Служка боится поднять на него взгляд и шумно сглатывает. Северянин помнит, как хрустят под его рукой позвонки того мальчишки из его прошлого.
– Что же, – говорит епископ, кашлянув. – Всё можно искупить покаянием. И верной службой нашей Матери-Церкви.
Северянин соглашается принять крещение.
Однажды он надевает одежды священника – епископ, бывший мальчик-служка – протягивает ему перстень для поцелуя, а в глазах его всё так же, как много лет назад, плещется ужас.
Северянина нарекают «Мужественным защитником». Северянин долго смеётся.
Северянин вспоминает – год тысяча восемьсот семьдесят шестой от рождения того, кому он служит. «Простите меня, святой отец, ибо я согрешил», – бормочет он по привычке и горбится от усталости. В Вероне он перерезал стольких в тот год, что по их костям мог бы вознестись, но не такую жертву требовал тот, кому он служил. Голову ему кружит непривычное тепло храма и монотонный голос кардинала: «Слушаю тебя, сын мой».
«Слушаешь, значит», – невесело усмехается северянин. Он хотел рассказать об одолевающем его гневе, но вместо этого говорит другое.
– Я не верю в это Его всепрощение.
Молодой кардинал с грохотом распахивает решетку между кабинками: его предшественник и за меньшее назначал северянину епитимью, этот же посмотрел – умными, черными глазами. Знакомыми – он видел такие сотни лет назад в приморской безымянной деревушке.
– Мой сын, твоя вера еще не выкована в горниле твоей бессмертной души. Но только этим мечом ты сможешь заслужить свое прощение. Без тебя, – продолжает он серьезно, – мир погрузится во тьму.
Северянин ничего не отвечает ему: продолжал смотреть исподлобья, угрюмо и сумрачно. «Удиви меня чем-нибудь еще», – молодой кардинал говорит, как его предшественник. И предшественник предшественника. Все меняется, только не северянин, стерегущий покой Рима.
Он приучился орать молитвы, как боевые кличи, ряса стала ему доспехом, а драккаром – Инквизиция. Но как ему верить в этого Сына Божьего, лживого ублюдка, если Он не слышит, если Он не видит, и что за всепрощение, гром его разрази, если северянин все еще топчет землю, вместо того чтобы упокоиться в ней?
Молодой кардинал хмурится: пламя его веры съеживается, натолкнувшись на просоленное, заскорузлое отчаянье и злобу, которой можно приморозить к месту.
– Не можешь поверить в Господа Нашего Всемогущего? – спрашивает у него кардинал без наносной мягкости, с одной только бесконечной усталостью. – Поверь в Дьявола. Я вижу, что тьма нужна тебе, сын мой, без нее у тебя не будет дороги к свету.
– Только поверить? – усмехается северянин.
Кардинал говорит без тени улыбки.
– Можешь попытаться победить его. Если тебе на это хватит безумия.
Северянин хочет сказать ему, что к этому самому дьяволу могут отправляться все они своей клобучной черной стаей. Но неожиданно понимает, что в чем-то молодой кардинал может быть прав. Враг (не господин) должен быть ему привычным.
И долго, невесело смеется. Теперь ему есть, во что верить.
Над головой его закручивается огненный шторм, и впервые он шепчет не по привычке, а потому что душа его стала острейшим мечом: «Верую», – потому что сам Хельхейм не может быть столь ужасен.
Северянин не чувствует и не знает, что глаза его из голубых сделались черными, как у того священника, что проклял его когда-то – и ему мерещится благословенный, полный очистительной муки Ад, в которой его приглашает сам Дьявол, устроивший пир на костях. И он готов в этот Ад войти – после нестерпимой муки бесконечной жизни.
Северянин режет и рубит, проливает грязную кровь немёртвых. Клинки его крошат гниющие, разложившиеся тела, оставляя после себя куски и шевелящиеся обрубки. Северянин выбивает клыки, ломает пальцы, давит черепа. Жалости он не ведает – к чему его сострадание тем, кто давно мёртв? Он прокладывает себе дорогу – и горе тому, кто встанет на ней.
Северянин идёт навстречу самому Дьяволу. И смеётся.
@темы: тварьчество, Хеллсинг, к ФБ-2013