Автор: Салкарда
Бета и соавтор: -Шинигами-
Форма: мини, 2014 слов
Пейринг/Персонажи: Алукард/Интегра Хеллсинг
Категория: гет.
Жанр: ангст, PWP.
Рейтинг: NC-17 (кинк!)
Кинк: игры с разумом, амнезия, многочисленный «первораз».
Краткое содержание: «Ничего не хочешь мне рассказать?»
Отказ: Все права на Hellsing и его героев принадлежат Хирано Коте. Материальной выгоды от использования не получаю.
Читать дальше
Интегра Хеллсинг пытается закричать после первого же толчка – он гремит болью во всём теле. Но чужая крепкая ладонь очень надёжно запечатывает ей рот – Интегра может лишь сдавленно мычать и дышать носом, царапать стену и колотить ладонью до мелких мурашек-иголочек. Слушать загривком и спиной чужое, ледяное дыхание и грызть, кусать эти пальцы – бестолково. Хватка не становится слабее.«Ненавижу».
Видимо, ручного вампира не устраивает некрофилия в таком виде. Или так он проявляет заботу.
Интегра Хеллсинг старается ударить – чтобы было больно не ей одной. Она ничего не видит за завесой мокрых волос, прилипших к лицу, и льющейся сверху водой. Да и на что ей смотреть? На свои груди, которые собственническим жестом мнёт одна из рук вампира (шесть рук, господи, ей не мерещится, что их шесть!)? На мокрую стену душевой кабины? На стиснутые кисти рук над головой?
«Отвратительно».
Интегра Хеллсинг силится извернуться и думает, что её пытаются разорвать – и пополам, и изнутри, так сильно он в нее толкается, так невозможно больно тянет все мышцы. Она чувствует, как кровь колотится мерными толчками, жарко, болезненно, словно второе сердце, где-то в низу живота. И стоит ей дёрнуться, рука давит ей на талию сильнее, словно пытается сломать, смять, раздавить.
«Мне больно».
Руки на её талии разжимаются, Интегра тяжело сползает на пол, обхватывает колени и сухо всхлипывает. Она может кричать, но отчего-то у нее не получается. Она может броситься на него с кулаками или дотянуться до пистолета – ее руки тяжелые настолько, что она не может шевельнуть и пальцем.
«За что?»
Интегра видит белую размытой тенью щелчок пальцев в белых перчатках перед своим лицом – он звучит бесконечно долгую секунду, гулкий и страшный, громоподобный, и…
Плеск воды и звон в ушах – Интегра Хеллсинг поднимается, трёт ушибленное о смеситель в душевой кабине плечо.
«Что это было?»
Она режется об осколки очков и потирает окровавленными пальцами висок, в который вворачиваются одновременно головная боль и мысль: кажется, она хотела что-то запомнить. Меню для ужина, наверное – а то куда это годится, падать в душе в голодные обмороки?
***
У Интегры Хеллсинг третий день болит голова. Первый молоточек боли вяло постукивает в затылке где-то перед пятичасовым чаем. На периферии зрения Интегре чудятся медленно ползущие по стенам чёрные точки. Шторы на окнах расплываются цветными кляксами, подсвеченными с внешней стороны. Нарисованные синей пастой собачки – глупая детская привычка во время телефонных переговоров черкать на первом подвернувшемся под руку листке – скалятся и подмигивают с расклеенных на мониторе стикеров, словно знают что-то, чего не знает она, и очень тому рады. Интегра снимает очки и устало трёт глаза, виски и щёки. Зрение и без того ни к чёрту, шесть часов за компьютером ему вовсе не на пользу.
Но массаж не помогает: боль неумолимо расползается пролитыми чернилами, ленивой каракатицей внутри черепной коробки. Потом боль сдавливает череп, словно стальным кольцом. Ноет и раскалывается затылок. Ломит нижнюю челюсть – последний раз так плохо ей было, когда резались зубы мудрости. Интегра Хеллсинг складывает бумаги ровными стопками и часто моргает, силясь прогнать радужные круги перед глазами.
– Ничего не хочешь мне сказать? – спрашивает она замершую на пороге кабинета чёрную тень.
Тень идёт рябью – в ней мерцают с полсотни алых глаз и что-то зыбкое, наверняка не слишком приятное.
– Я могу помочь, – шепчет тьма знакомым голосом.
Помощь эта в холодных поцелуях – от лба до ключицы, от подбородка до груди, в тыльную сторону ладони, в виски и в скулы. В ледяных пальцах под тонкой тканью рубашки. В осторожных поглаживаниях и в лёгких прикосновениях – не ласка ещё, но обещание ласки.
Интегра позволяет усадить себя на колени. Чёрные точки мельтешат перед глазами, кружатся в танце с разноцветными пятнами. И исчезают очень быстро – где-то между судорожными движениями бёдер Алукарду навстречу, короткими поцелуями в кончики пальцев, всхлипами и жестким: «Забудь».
У Интегры Хеллсинг голова не болит, но ломит всё тело. Наверное, от неудобной позы – из стопки бумаг никудышная подушка, да и в печати она измазалась – все лицо фиолетовое. Синяки и лопнувшие в глазах сосуды она списывает на перенапряжение. Такое бывает. В конце концов, Интегре не впервой засыпать за рабочим столом.
«Не спите на закате, Хозяйка. Голова болеть будет».
Она поднимается и идёт в спальню – спать ей не хочется, но надо, иначе завтра можно и не встать вовсе. Нарисованные на стикерах многоглазые собаки скалятся ей вслед не хуже Адской гончей. Они, единственные свидетели произошедшего, уж точно не расскажут, что тело леди в сине-чёрных синяках и засосах.
Которых Интегра отчего-то не замечает на себе – магия, не иначе.
***
Край стола впивается в бедро – первый раз Алукард мог бы быть и нежнее. Необязательно вжимать ее в столешницу и так громко рычать. И толкаться в нее так, словно он вознамерился проделать в Интегре сквозную дыру, тоже необязательно. Необязательно – но как же чертовски приятно кружится от этого голова.
На сведённых за ее спиной запястьях наверняка останутся синяки, но Интегре наплевать. Белье сбилось вокруг одной щиколотки, неловко и в спешке приспущенное, сполз на живот бюстгальтер – оторванные где-то на полпути от кресла до рабочего стола лямки щекочут ей бока. Между ног саднит, полыхают огнем и холодом царапины на ключицах и вокруг сосков – Интегра лишь хватается за его талию крепче, стискивает ногами и давит щиколотками на бедра.
Интегра Хеллсинг на знала, что умеет сдавленно стонать и одновременно шипеть сквозь зубы: «Заткнись», «Ещё» и «Помедленнее», – даже когда насаживается на член и вскидывает бёдра до боли в пояснице, забыв про стыдливость и необходимость соблюдать минимальные приличия. И то, что за дверью, в соседнем кабинете, сидит секретарь, который может их услышать, не останавливает ее. Вот зрелище-то выйдет: полуголая сэр Хеллсинг и её вампир, не потрудившийся раздеться, с одной расстёгнутой ширинкой. Даже нарисованные собаки смотрят укоризненно: «Не стыдно, а?»
Интегра Хеллсинг не думала никогда, что умеет ругаться почти беззвучно, на выдохе, оттого что соски болезненно царапают острые края шершавых пластиковых папок. И что может задыхаться страстью в шаге от оргазма, когда ей кончают на спину.
«Что это было?» – хочет спросить Интегра, когда Алукард доводит ее до разрядки двумя движениями пальцев.
– Останешься? – вместо этого спрашивает она.
«Забудь», – говорят ей.
Интегра Хеллсинг помнит громкий звук застёгиваемой ширинки и щелчок пальцев в белых перчатках. И сразу забывает.
И не только эти полчаса.
– Не может быть, – говорит она.
– Так бывает, – оправдывает себя леди Хеллсинг. – Заработалась.
Интегра Хеллсинг редко опаздывает и что-то забывает. Память успешно заменяет ей давно забытый в ящике стола органайзер (Интегра некогда рисовала на его полях птичек, а потом забросила куда-то за ненадобностью) и стопку блокнотов, телефонных книжек, листочков и визиток. Обычно она помнит куда больше миссис Сэвидж – личного секретаря, женщины в летах, помнящей покойного папеньку Артура в коротких штанишках.
Но в этот раз память подводит.
– Вы уверены? – спрашивает Интегра глупо.
Миссис Ванесса Сэвидж поджимает губы – она не любит, когда в ней сомневаются.
– Точно уверены? – настаивает Интегра, чувствуя, как холодок расползается в низу живота.
Секретарь кивает.
– Совещание сегодня в три, сэр Хеллсинг, – чопорно кивает она. – И позвоните Вашей тётушке лично. Можете не волноваться, поздравления были отправлены вовремя.
Когда миссис Сэвидж выходит, Интегра Хеллсинг судорожно ищет в ящиках стола органайзер. В нём оказываются знакомые стикеры-закладки с многоглазыми собаками и подчёркнутая дважды надпись.
«Что я делала вчера вечером?»
***
Интегра Хеллсинг и сама не знает, что ищет. Когда веки слипаются, а голова превращается в тыкву, она начинает просматривать всё подряд, чтобы потом пришло озарение: «Вот оно!»
Строчки двоятся перед глазами. Интегра, накрыв ноги одеялом и обняв подушку, листает подшитые в тонкую папку страницы. Цепляет взглядом из текста обрывки: «поражение миелиновой оболочки нервных волокон головного мозга… атрофия спинного мозга… аутоиммунные реакции». Ее семья посвятила не так много времени и сил, как ей бы хотелось, исследованиям жертв – тех немногих несчастных, кому довелось пережить встречу с охотящимся кровососом. Тех самых, кому «просто» и «всего-навсего» стёрли память. И те записи, что есть, не обнадёживают.
– Ничего не хочешь мне рассказать? – спрашивает Интегра у застывшей за её спиной тени.
– Только сделать.
Интегра Хеллсинг удивлена – она не сопротивляется так, хотя должна бы. Ни когда он снимает с неё пиджак и рубашку, ни когда стаскивает с неё брюки, туфли и бельё, оставляя в одних чулках с кружевной резинкой. Она даже не удивляется, словно так и надо.
Он, должно быть, наслаждается, не отрываясь смотрит, как член медленно движется и до упора скрывается – в мягком, влажном, тесном. А её неожиданно заводит острая смесь стыда, невнятного желания и неуверенности. Интегра легко краснеет, её щёки полыхают алым не хуже, чем глаза вампира.
«Я должна была…» – мысль выскальзывает из ее пальцев между судорожными вдохами.
«Запомнить обязательно…»
Интегра не задумывается о том, что можно было бы разнести голову Алукарда выстрелом. Не задумывается о том, а не выпил ли он с утра подпорченной крови, раз так осмелел.
Мечась в руках, цепко держащих ее за талию, Интегра думает – нужно дотянуться до ежедневника и записать: «Пройти МРТ». Пока не забыла. В последнее время она становится очень рассеянной.
Пальцы сжимаются, так и не дотянувшись до ручки – ее тело скручивает судорога, дыхание вышибает из груди, когда Алукард толкается в нее снова: и хорошо, и больно одновременно.
А потом перед её носом покачивается рука в белой перчатке. По щелчку пальцев – знакомый жест – Интегра Хеллсинг покорно всё забывает.
Интегра Хеллсинг может рассказать про жертв вампирского внушения множество жутких вещей. Вампирам нельзя вмешиваться в работу человеческого мозга. Хотя бы потому, что немертвые умеют лишь убивать, неважно, кого и что именно: людей, время, упырей.
Или клетки головного мозга.
Интегра Хеллсинг может многое рассказать. Если вспомнит, конечно.
***
Интегра Хеллсинг в части отношений может назвать себя решительной девушкой, всегда делающей первый шаг. Своего первого (и единственного) ухажера она завела сама: подошла и предложила встречаться, иначе он рисковал бы нарезать вокруг неё широкие круги, точно нерешительная акула, до глубокой старости. И целовала его в первый раз тоже сама, пока он стоял, как колода. Не везло ей, в общем, с мужчинами. Или тянуло только на тугодумов.
– Ничего не хочешь мне сказать? – спрашивает она в спину.
Алукард отчего-то ощутимо вздрагивает и разворачивается. Ветер треплет его плащ, точно полковое знамя.
– Я понимаю, ты не привык к быстрому развитию событий, – говорит Интегра с мрачной решимостью. – А я предпочитаю их форсировать.
На лице его застывает странное выражение – растерянность, испуг и угроза. Но Интегре это не мешает – она приподнимается на цыпочки и целует вампира в уголок плотно сжатых бескровных губ.
– Сидеть, – коротко приказывает Интегра. – И молчать, – добавляет она, когда Алукард тяжело опускается на массивный стул.
Странное выражение лица не мешает ей углубить поцелуй и осторожно прижать вампира к спинке стула. Не мешает расстегнуть пуговицы па плаще и рубашке. Ее губы пересыхают от волнения: она скользит ими по шее, между воротником и линией челюсти. Какая у него белая и тонкая кожа, подмечает Интегра и закрывает от удовольствия глаза.
Она целует его – неуклюже, но очень старательно. С молнией на ширинке удаётся справиться в два счёта. Пряжка ремня сопротивляется дольше, Интегра едва не ломает о неё ноготь. И почти сползает на колени, когда та поддаётся.
Интегру разрывают противоречивые чувства: подсознательный страх, растерянность, любопытство и странное ощущение, что всё это она уже проходила – все это не повод остановиться.
Она прикрывает глаза, чтобы не видеть укоряющего взгляда красных глаз, и глубоко вздыхает.
«Это всего лишь член, ничего страшного, он тебя не укусит», – убеждает себя Интегра, касаясь прохладной кожи языком на пробу.
Это оказывается не так противно, как она думала: от вампира пахнет немного пылью, чуть-чуть старой тканью, подгнившими досками, землёй и чем-то незнакомым, будоражащим. А кожа… на вкус не хуже, чем его губы – а может быть, она просто любит его. Эта самая любовь – она многое окупает, Интегра давно поняла.
Сомнения («Я точно всё делаю правильно?») мучают её ровно до того момента, как Алукард сгребает волосы Хозяйки в кулак, задавая темп. А потом стирает с её лица вязкие белые капли, пока она кашляет, силясь отдышаться.
– Вам придётся забыть, Хозяйка, – строго и устало говорит Алукард. Словно отчитывает её за недальновидность, а не за бездарный минет.
Интегра поднимается с колен, вытирая щёку платком с вышитой монограммой.
– Думаешь, я не готова?
– Думаю, я не готов, – глухо отвечает вампир. – Я еще ни разу не был к этому готов.
Перед глазами леди Интегры Хеллсинг щёлкают пальцы в белых перчатках. И она послушно забывает.
***
Леди Интегра Хеллсинг забывает даты и числа, путает дни недели и отчаянно боится. Однажды ей ставят диагноз, на который она реагирует с усталым облегчением: наконец-то в ее сумасшедшем мире появляется определённость. Атеросклероз – как ожидаемо. Причин, конечно, называют много (в их числе курение и стрессы, плохая экология и даже наследственность), но чтобы узнать правду, нужно расспросить одного не слишком готового к ответственности вампира. И, быть может, безмолвных свидетелей пары интересных сцен – нарисованных на стикерах многоглазых собак.