Это я так, чисто теоретически.
Таня Гроттер. Ванька|Таня. "Я не хочу, чтобы наши дети росли в такой глуши". Уйти.
От аффтара: Остапа понесло. Да-да.
Задумывалось как маленький драббл. Вышло 1149 слов.
Ашипак наверняка до кучи. Таня всё давно взвесила - она не любит спонтанность, предпочитая всё решать долго, но зато раз и навсегда. Таня даже неделю назад за чашечкой вечернего чая расписала в столбик все плюсы и минусы своей жизни тут, и их отношений с Ванькой. И две недели назад тоже расписывала. И три - она подошла к делу планомерно, точно готовила магсертацию: сперва план, потом подробное расписанные пункты... . Гроттер раньше вела дневник, теперь его заменяют кое-как подшитые листочки в клеточку.
Неделю назад было не так - минусы были какие-то глупые, даже посмеяться хочется, но поглаживающей растущий живот девушке отчего-то не смешно. Таня растерянно листает странички, разглаживает смятые уголки. Сегодня будет четвёртый лист.
"Детской кроватки так и не купили", - это она вспоминает первым.
Да Таня и не забывала - уже вторую неделю Ваньку дёргает: купи, купи, или в деревню пойди, у бабки Анны внуки выросли, а кроватка, которую прижимистая, точно Коробочка, бабка не выбрасывала, на чердаке который год без дела стоит. Вот хоть у неё попроси. Но Ванька всё упирается - он хочет сделать кроватку сам.
"Если что, будешь спать в футляре, - обращается Гроттер к не родившемуся малышу. - Я так спала".
От этой мысли Таню передёргивает. Неправильно. Так неправильно.
"Зато я его люблю", - это про Ваньку, и это плюс, несомненный, ей даже хочется его зачеркнуть - он перевешивает всё остальное, все минусы, которые она себе придумает. Перевешивал. Раньше. Так, что минусов первый раз просто не находилось - Таня час грызла ручку, придумывая, что бы такое противопоставить, и не находила. А теперь, чуть подумав, вписывает в соседний столбик:.
"Только дрова мне приходится носить с улицы даже в минус тридцать шесть", - минус. Раньше он казался несущественным. На самом деле Таня о нём подумала впервые с того момента, как оказалась в избушке на Иртыше. Подумала тогда, когда тащила четыре полешка, которые примёрзли к своим собратьям, их отдирать пришлось, ломая ногти. Давно пора связать варежки и достать спрятанный перстень.
"Он добрый и ласковый", - он - это Ванька. Таня не удерживается и дописывает: "Он один меня понимает".
И тут же сомневается - а так ли они друг друга понимают? И рассеянно смотрит на свои обломанные ногти и потрескавшуюся от мороза кожу на руках - вчера пришлось разбивать лёд в бочке ломиком, только для того, чтобы убедиться - бочка промёрзла до дна. И ухо Таня обморозила, а барсучий жир кончился, даже помазать нечем. Опять придётся пять километров брести по снегу до деревни.
"Танкер семейной жизни налетел на рифы быта", - хмыкает Гроттер.
"И в избушке щели такие, что рука проходит", - Таня записывает это в минусы, хотя знает - к Ваньке такой минус отношения не имеет.
Или имеет? С милым рай и в шалаше, но лучше бы милый построил дом. И законопатил щели, она ему третью неделю говорит. И он что? А не дует ему! На печи спать, конечно, тепло, вот и не заметно. А всё время, что Ванька не спит, он где-то ходит: то в деревню домашнюю скотину полечить (всех имеющихся в наличие двух коров, три десятка кур, восемнадцать собак, десяток кошек, одну бесхвостую ондатру, прижившуюся в магазине, и старого алкаша дядю Колю, упившегося до скотского состояния), то браконьеров гоняет, то к лешакам, то до города.
"И капуста мне уже обрыдла", - почти крик души.
Таня, слышавшая, что у беременных появляется тяга к солёненькому, считает, что она какая-то неправильная беременная. Ей хочется сладкого. Она безумно хочет сдобы, ароматно пахнущей ванилью и корицей, шоколада, сметаны, тягучего сладкого мёда... Лена, жена сельского доктора, Таню жалеет и постоянно чем-нибудь вкусным подкормить пытается: то пышками, то блинами, то пирожками с клюквой. Но Гроттер редко что-то берёт, ей стыдно показаться голодной оборванкой. Это как милостыня.
И мерзко, и есть хочется.
А всё почему? Потому что у кого-то руки из зада растут, и он гордый, принимать не хочет ничего. Пока дядька Григорий лично не притащил в их избушку два мешка - гречку с рисом, да ещё сахара с солью, Ванька хоть что-то за лечение домашней скотины брать отказывался. Теперь Тане молча отдают то пару булок хлеба, то рыбу, то мешочек сушеных грибов - вроде как плату, но брать это всё равно стыдно. Гроттер ненавидит себя за болезненную гордость.
Видите ли, зимой надо что-то есть, особенно если летом не вырастили ничего, кроме капусты и фасоли, которые Гроттер видеть не может. Даже странно - вырастить хотя бы картошку и кабачки ухитряется даже бабка Марья, хотя ей уже девяносто, и она однорукий инвалид. А Ванька, добрый милый маечник, с его золотыми руками, ничего не может. Таню это злит. А ещё больше её злит то, что она при всех своих талантах, даже к зельеварению, которое на первом курсе у них вёл противный старикашка Клопп, не в состоянии испечь обычный пирог. Только гречневую кашу и освоила - вот позорище-то - после того, как почти половину мешка извела. То подгорит, то не доварит, то пересолит, то сажа в горшок попадёт. Без домового сдохли бы с голоду.
"Из Ваньки выйдет хороший отец", - не то, чтобы неожиданно.
Таня вообще сомневается в последнее время в этом утверждении. И думает, что всё-таки он куда лучше, чем некромаг - у этого вообще детей быть не может.
Она согласилась бы терпеть Пуппера. По крайней мере, он смог бы обеспечить и её, и ребёнка, а тёти... А с тётями она бы как-нибудь разобралась.
Таня мотает головой - вот дурость придумала. Сравнивать любимого и единственного с очкастым англичанином и прущим по головам некромагом - это вроде предательства. Истинная любовь не терпит сомнений.
Две недели назад счастливый Ванька рассказывал Тане про то, как будет учить их малыша читать и писать. Гроттер невесело усмехается - сперва ребёнка надо вырастить.
"А рожать мне придётся здесь", - этого Гроттер боится больше всего. Без Ягге, без лекарств, в избе, где в щели дует, а в бочке, стоящей в сенях, по утрам вода замерзает до дна, и ни молочных смесей, ни даже пелёнок для ребёнка нет.
Тане жутко. Она уже давно отгоняет от себя мысли о том, что будет делать, если что-то пойдёт не так. Гроттер трижды высчитывала - срок рожать придёт в мае. Пойдёт река, а если будет туман, в этот медвежий угол даже вертолёт не полетит. А Михаил пугал будущую мамочку осложнениями - вдруг ребёнок не так повернётся, вдруг придётся делать кесарево, а тут всех медиков: один деревенский фельдшер, один ветеринар и тётка-медсестра, видевшая деда Феофила, наверное, в колыбели.
Обычно Таня продолжает список, но не в этот раз. Сейчас она комкает лист, и тут же испуганно разглаживает. Таня для себя всё решила.
"Я не хочу, чтобы наши дети росли в такой глуши", - как итог.
Таня хорошо представляет, что будет. Она любит Ваньку - любовь за два месяца, пусть даже в холоде и при таких удобствах, не испаряется. И ей просто страшно настолько, что зубы начинают стучать. Но она для себя всё продумала и решила.
Таня поворачивает перстень на пальце - ей видится только один выход. Ванька поймёт, непременно поймёт, и за ней полетит. Наверное. Гроттер надевает шубу и шапку, с трудом натягивает унты, подхватывает контрабас.
И закрывает за собой дверь избушки. Она всё решила.
От аффтара: Остапа понесло. Да-да.
Задумывалось как маленький драббл. Вышло 1149 слов.
Ашипак наверняка до кучи. Таня всё давно взвесила - она не любит спонтанность, предпочитая всё решать долго, но зато раз и навсегда. Таня даже неделю назад за чашечкой вечернего чая расписала в столбик все плюсы и минусы своей жизни тут, и их отношений с Ванькой. И две недели назад тоже расписывала. И три - она подошла к делу планомерно, точно готовила магсертацию: сперва план, потом подробное расписанные пункты... . Гроттер раньше вела дневник, теперь его заменяют кое-как подшитые листочки в клеточку.
Неделю назад было не так - минусы были какие-то глупые, даже посмеяться хочется, но поглаживающей растущий живот девушке отчего-то не смешно. Таня растерянно листает странички, разглаживает смятые уголки. Сегодня будет четвёртый лист.
"Детской кроватки так и не купили", - это она вспоминает первым.
Да Таня и не забывала - уже вторую неделю Ваньку дёргает: купи, купи, или в деревню пойди, у бабки Анны внуки выросли, а кроватка, которую прижимистая, точно Коробочка, бабка не выбрасывала, на чердаке который год без дела стоит. Вот хоть у неё попроси. Но Ванька всё упирается - он хочет сделать кроватку сам.
"Если что, будешь спать в футляре, - обращается Гроттер к не родившемуся малышу. - Я так спала".
От этой мысли Таню передёргивает. Неправильно. Так неправильно.
"Зато я его люблю", - это про Ваньку, и это плюс, несомненный, ей даже хочется его зачеркнуть - он перевешивает всё остальное, все минусы, которые она себе придумает. Перевешивал. Раньше. Так, что минусов первый раз просто не находилось - Таня час грызла ручку, придумывая, что бы такое противопоставить, и не находила. А теперь, чуть подумав, вписывает в соседний столбик:.
"Только дрова мне приходится носить с улицы даже в минус тридцать шесть", - минус. Раньше он казался несущественным. На самом деле Таня о нём подумала впервые с того момента, как оказалась в избушке на Иртыше. Подумала тогда, когда тащила четыре полешка, которые примёрзли к своим собратьям, их отдирать пришлось, ломая ногти. Давно пора связать варежки и достать спрятанный перстень.
"Он добрый и ласковый", - он - это Ванька. Таня не удерживается и дописывает: "Он один меня понимает".
И тут же сомневается - а так ли они друг друга понимают? И рассеянно смотрит на свои обломанные ногти и потрескавшуюся от мороза кожу на руках - вчера пришлось разбивать лёд в бочке ломиком, только для того, чтобы убедиться - бочка промёрзла до дна. И ухо Таня обморозила, а барсучий жир кончился, даже помазать нечем. Опять придётся пять километров брести по снегу до деревни.
"Танкер семейной жизни налетел на рифы быта", - хмыкает Гроттер.
"И в избушке щели такие, что рука проходит", - Таня записывает это в минусы, хотя знает - к Ваньке такой минус отношения не имеет.
Или имеет? С милым рай и в шалаше, но лучше бы милый построил дом. И законопатил щели, она ему третью неделю говорит. И он что? А не дует ему! На печи спать, конечно, тепло, вот и не заметно. А всё время, что Ванька не спит, он где-то ходит: то в деревню домашнюю скотину полечить (всех имеющихся в наличие двух коров, три десятка кур, восемнадцать собак, десяток кошек, одну бесхвостую ондатру, прижившуюся в магазине, и старого алкаша дядю Колю, упившегося до скотского состояния), то браконьеров гоняет, то к лешакам, то до города.
"И капуста мне уже обрыдла", - почти крик души.
Таня, слышавшая, что у беременных появляется тяга к солёненькому, считает, что она какая-то неправильная беременная. Ей хочется сладкого. Она безумно хочет сдобы, ароматно пахнущей ванилью и корицей, шоколада, сметаны, тягучего сладкого мёда... Лена, жена сельского доктора, Таню жалеет и постоянно чем-нибудь вкусным подкормить пытается: то пышками, то блинами, то пирожками с клюквой. Но Гроттер редко что-то берёт, ей стыдно показаться голодной оборванкой. Это как милостыня.
И мерзко, и есть хочется.
А всё почему? Потому что у кого-то руки из зада растут, и он гордый, принимать не хочет ничего. Пока дядька Григорий лично не притащил в их избушку два мешка - гречку с рисом, да ещё сахара с солью, Ванька хоть что-то за лечение домашней скотины брать отказывался. Теперь Тане молча отдают то пару булок хлеба, то рыбу, то мешочек сушеных грибов - вроде как плату, но брать это всё равно стыдно. Гроттер ненавидит себя за болезненную гордость.
Видите ли, зимой надо что-то есть, особенно если летом не вырастили ничего, кроме капусты и фасоли, которые Гроттер видеть не может. Даже странно - вырастить хотя бы картошку и кабачки ухитряется даже бабка Марья, хотя ей уже девяносто, и она однорукий инвалид. А Ванька, добрый милый маечник, с его золотыми руками, ничего не может. Таню это злит. А ещё больше её злит то, что она при всех своих талантах, даже к зельеварению, которое на первом курсе у них вёл противный старикашка Клопп, не в состоянии испечь обычный пирог. Только гречневую кашу и освоила - вот позорище-то - после того, как почти половину мешка извела. То подгорит, то не доварит, то пересолит, то сажа в горшок попадёт. Без домового сдохли бы с голоду.
"Из Ваньки выйдет хороший отец", - не то, чтобы неожиданно.
Таня вообще сомневается в последнее время в этом утверждении. И думает, что всё-таки он куда лучше, чем некромаг - у этого вообще детей быть не может.
Она согласилась бы терпеть Пуппера. По крайней мере, он смог бы обеспечить и её, и ребёнка, а тёти... А с тётями она бы как-нибудь разобралась.
Таня мотает головой - вот дурость придумала. Сравнивать любимого и единственного с очкастым англичанином и прущим по головам некромагом - это вроде предательства. Истинная любовь не терпит сомнений.
Две недели назад счастливый Ванька рассказывал Тане про то, как будет учить их малыша читать и писать. Гроттер невесело усмехается - сперва ребёнка надо вырастить.
"А рожать мне придётся здесь", - этого Гроттер боится больше всего. Без Ягге, без лекарств, в избе, где в щели дует, а в бочке, стоящей в сенях, по утрам вода замерзает до дна, и ни молочных смесей, ни даже пелёнок для ребёнка нет.
Тане жутко. Она уже давно отгоняет от себя мысли о том, что будет делать, если что-то пойдёт не так. Гроттер трижды высчитывала - срок рожать придёт в мае. Пойдёт река, а если будет туман, в этот медвежий угол даже вертолёт не полетит. А Михаил пугал будущую мамочку осложнениями - вдруг ребёнок не так повернётся, вдруг придётся делать кесарево, а тут всех медиков: один деревенский фельдшер, один ветеринар и тётка-медсестра, видевшая деда Феофила, наверное, в колыбели.
Обычно Таня продолжает список, но не в этот раз. Сейчас она комкает лист, и тут же испуганно разглаживает. Таня для себя всё решила.
"Я не хочу, чтобы наши дети росли в такой глуши", - как итог.
Таня хорошо представляет, что будет. Она любит Ваньку - любовь за два месяца, пусть даже в холоде и при таких удобствах, не испаряется. И ей просто страшно настолько, что зубы начинают стучать. Но она для себя всё продумала и решила.
Таня поворачивает перстень на пальце - ей видится только один выход. Ванька поймёт, непременно поймёт, и за ней полетит. Наверное. Гроттер надевает шубу и шапку, с трудом натягивает унты, подхватывает контрабас.
И закрывает за собой дверь избушки. Она всё решила.
@темы: тварьчество, ТГ
А в том, что для любимого человека такие проблемы изо всех сил попытаешься решить, а не будешь рассеянно целовать в щечку и уходить на целый день, напрочь об этом самом любимом человеке забывая, как только дом скрывается за поворотом.
А относиться так к беременной твоим ребенком женщине - верх скотства.
Салкарда, ты же знаешь, как я к ВВ отношусь. Но здесь я, надеюсь, объективна.
История диккенсовская в некотором роде. Но совсем не рождественская сказка, увы Гроттерше...(((
Браво!
Знаю, ты его сильно не любишь. И я тоже не люблю после последней книги. Судя по двум или трём последним, Ванька только по Божьему велению не вознесся живым на небо - такой святой. Причём на словах, а не на делах, потому что обманывает легко людей и вообще. Сквикает это.
А в том, что для любимого человека такие проблемы изо всех сил попытаешься решить, а не будешь рассеянно целовать в щечку и уходить на целый день, напрочь об этом самом любимом человеке забывая, как только дом скрывается за поворотом.
Это да, это верно. Правда образ Валялкина, живущего для себя - он фанонный во многом, но обоснованный. Для Ваньки его белочки-ёжики-рыси и лешаки - смысл жизни.
Жалко Гроттершу Т__Т
Пардон, но это крайне недостойно со стороны мужчины требовать от женщины шага навстречу. Это ОНА должна была пойти за ним в глушь, в то время как сам Ванька уперся, как недостойный козел. И притом что ладно бы Таня требовала от него брульянтов и мехов, она требует простой нормальной жизни (я понимаю, что хорошо жить можно и за Уралом, но не в лесу ведь!)
Так что это вполне канонно. Ванька эгоистичен чуть менее, чем дохуя. Так что он за Таней не пойдет и поблажек даже в таком положении ей делать не станет. Я тебя любить Х)
А жаль. Он из всех Таниных мужиков самый лучший отец ребёнку.
Я тебя любить Х)