Это я так, чисто теоретически.
Название: Разделяй и...
Автор: Салкарда
Бета: Sailor Lucky
Размер: мини
Пейринг: Рейстлин Маджере/Крисания Таринская/Карамон Маджере
Категория: гет
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Примечание/Предупреждения: АУ
Смотри, Бупу, как я могу нутыпонял
Написано по накуренной совместно с Sannur идее.
1005 словКрисания на его коленях жмурится почти испуганно. Сжимается стыдливо, пытается свести бёдра. Рейстлин видит, как чуть шевелятся её губы: вероятно, она беззвучно умоляет его остановиться. Или продолжать, не останавливаться. Только… Руки её нежно гладят спину Рейстлина. Крисания истекает влагой, точно спелый плод — её тело не приучено лгать о своих желаниях. Ему это нравится, даже слишком.
— Смотри, — приказывает Рейстлин.
У Карамона застывшее в болезненной гримасе лицо, приоткрытые пересохшие губы и жадный взгляд. А руки дрожат мелко-мелко. Это видно даже в полутьме палатки.
Рейстлин прикасается ладонью к прохладному белому женскому плечу, кончиками пальцев ласкает шею, целует ключицы. Ласкает обнаженную спину, сжимает ягодицы. Нашептывает в чёрные вьющиеся волосы что-то успокаивающее.
Крисания прекрасна.
Рейстлина восхищает и возбуждает стыдливое согласие и та почти счастливая, влюбленная покорность, с какой она соглашается на всё, что он только решает попросить. Или потребовать. Её жаркий ответ на любую его ласку. Нет нужды даже касаться её тела, чтобы заставить дрожать от желания. Достаточно оказаться чуть ближе, чем позволяют приличия.
— Она тебе нравится, брат? — спрашивает Рейстлин.
Ему хочется смеяться. Голодный взгляд Карамона лучше всякого ответа. И движения его руки — Карамон гладит себя, не потрудившись даже спустить штаны.
— Не желаешь присоединиться? — предлагает Рейстлин, протягивая руку. Зовёт к себе, на узкую походную койку.
Должно быть, он безумен. Или слишком опьянен желанием, своим и чужим.
— Нет! — вскидывается Крисания испуганно.
Она согласна отдаваться Рейстлину и никому больше. Но не сопротивляется по-настоящему.
— Шшш, — успокаивает он её.
— Я не хочу, — просит она испуганным шепотом. — Не надо! Рейстлин, не надо!
Щёки её вспыхивают алым, розовеют обычно бескровные бледные губы, темнеют серые глаза. Она возбуждена.
— Бесстыдница, — шепчет он в ответ. — Такой ты мне нравишься больше.
Нравится сдавленно стонущей — Крисания стыдится, никак не может забыть о стражах, стоящих у палатки, и том, какие слухи о ней — «ведьме» — ходят в лагере. Беспомощной — как-то он приказал ей раздеться, связал и долго ласкал губами и пальцами, пробуя на вкус её желание, смакуя прикосновения к гладкой белой коже, жаркий ответ женского тела.
Рейстлин ловит взгляд брата и видит в нём только похоть мужчины, у которого полгода не было женщины. Ему становится досадно, что близнец неспособен оценить по достоинству поднесённый подарок, желание разделить с ним то, что принадлежит только Рейстлину. Она ведь прекрасная. Восхитительно прекрасная.
Она нравится Рейстлину вся. Нравится нагой и беззащитной, такой, какая есть, когда не скрыта белыми одеждами, не облачена в непроницаемое достоинство светлой жрицы, не спрятана за обычной своей благопристойностью. Нравится вожделенной, далёкой и недоступной. Ласковой и нежной, страстной до грубости, покорной и вспыхивающей ледяной яростью. Любой, всякой, не важно, какой.
А Карамону ведь всё равно. Ему без разницы, кого целовать и тискать; чью влажную плоть ласкать, предвкушая соитие: своей жены, случайной девицы из таверны или Крисании. Это почти оскорбительно, думается Рейстлину.
Ему нравится, что её порыв к сопротивлению можно легко подавить: прикосновением пальцев к губам, поцелуем в висок, ласкающим поглаживанием между широко разведенными бёдрами. Она гладкая и очень нежная — и это тоже нравится.
Нравится до ревности — Рейстлин с трудом гасит отчаянное нежелание делить её с кем-то. Прогоняет застилающую взгляд кровавую пелену.
— Я не разрешал, — холодно говорит он Карамону.
И отталкивает руки, жадно, до красных следов стиснувшие высокую грудь Крисании. Поверх её плеча обжигает Карамона взглядом, полным ярости. Брат не смеет даже шелохнуться.
— Будь осторожней, — упрекает Рейстлин. — Она не трактирная девка и не шлюха.
Крисания всхлипывает и дрожит, когда Карамон почти заботливо, пусть и несколько торопливо, раздвигает её плоть пальцами. Когда её в четыре руки обнимают, гладят. Пока Карамон спешно спускает штаны, вовсе не считая нужным их снимать. Ему и так достаточно.
— Тихо, не плачь, — уговаривает Рейстлин, насаживая Крисанию на себя.
И сцеловывает с её губ вздох удовольствия.
Рейстлин улыбается удовлетворенно: ему приятно лишнее подтверждение того, что ей вовсе не интересны другие мужчины. Это почти успокаивает бурлящую внутри жгучую ревность. До следующего проникновения — когда Карамон, не выдержав, устав просто смотреть и ласкать себя сам, входит в неё, растягивает, заполняет изнутри. И начинает двигаться так, что Крисания беззвучно плачет, уткнувшись Рейстлину в плечо, судорожно обхватив за шею, и кусает губы. Рейстлин едва не кончает — влажно, тесно и жарко у неё внутри, и плоть Карамона трётся о его собственную. Это оказывается одновременно до боли хорошо и омерзительно. Рейстлин не слишком понимает, чего хочет больше: испепелить брата на месте, вышвырнуть его из палатки или закончить начатое.
Рейстлин ощущает чужую боль, и она становится на миг желанней любого наслаждения. Он мягко подается бедрами вперед и ловит взгляд Крисании, затуманенный болью, стыдом и возбуждением. От него в паху всё сжимается — жарко и больно. И от того, как Крисания сжимает его бока ногами. Как цепляется, точно тонет, а Рейстлин единственный, кто способен удержать её на поверхности. Дышит прерывисто и часто, прижимается отчаянно — она прекрасна даже такая.
Волной удовольствия его накрывает сразу после того, как Карамон ловит его руку и целует в ладонь. Взгляд у него безумный, а дыхание загнанное, сорванное. И рука Карамона гладит бедро Крисании почти нежно. Неужели он… понял?
Рейстлин бессмысленно улыбается и не слышит, кричит он после этого или нет.
Карамон вызывает у него жгучее омерзение. Когда отводит взгляд, торопливо натягивает штаны и путается в завязках. Избегает смотреть на всё ещё всхлипывающую Крисанию, прижимающуюся к груди расслабленного Рейстлина. Когда бормочет что-то невнятное, точно пьян до заплетающегося языка и мыслей. Переминается с ноги на ногу, не знает в растерянности, что делать теперь. Когда поспешно набрасывает плащ и выскакивает из палатки. О том, что будут рассказывать стражники после дежурства, лучше и не помышлять.
Карамон всего лишь безмозглый идиот, стыдящийся дара, оценить который не способен. Это досадно.
Прижимая к себе Крисанию, вытирая её слёзы, Рейстлин думает, что с братом-близнецом ему совершенно не хочется ничего делить. Карамон не умеет ценить красоту. Не способен понять ценность того, что с ним разделяют. Для него засушенные цветы — в детстве Рейстлин собирал их для матери и сушил между деревянными дощечками под гнетом — просто бесполезное сено. Магия во всей её мощи и великолепии — что-то пугающее, почти хтоническое. Прекрасная, желанная до дрожи женщина — просто тело, которое можно использовать, удовлетворить похоть разок и забыть. Рейстлин даже почти не обижается: что взять с брата-идиота?
Рейстлину думается, что братом он пожертвует с ещё меньшим сожалением. А что до женщины, её он не согласится разделить больше ни с кем. Даже с её богом.
Автор: Салкарда
Бета: Sailor Lucky
Размер: мини
Пейринг: Рейстлин Маджере/Крисания Таринская/Карамон Маджере
Категория: гет
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Примечание/Предупреждения: АУ
Написано по накуренной совместно с Sannur идее.
1005 словКрисания на его коленях жмурится почти испуганно. Сжимается стыдливо, пытается свести бёдра. Рейстлин видит, как чуть шевелятся её губы: вероятно, она беззвучно умоляет его остановиться. Или продолжать, не останавливаться. Только… Руки её нежно гладят спину Рейстлина. Крисания истекает влагой, точно спелый плод — её тело не приучено лгать о своих желаниях. Ему это нравится, даже слишком.
— Смотри, — приказывает Рейстлин.
У Карамона застывшее в болезненной гримасе лицо, приоткрытые пересохшие губы и жадный взгляд. А руки дрожат мелко-мелко. Это видно даже в полутьме палатки.
Рейстлин прикасается ладонью к прохладному белому женскому плечу, кончиками пальцев ласкает шею, целует ключицы. Ласкает обнаженную спину, сжимает ягодицы. Нашептывает в чёрные вьющиеся волосы что-то успокаивающее.
Крисания прекрасна.
Рейстлина восхищает и возбуждает стыдливое согласие и та почти счастливая, влюбленная покорность, с какой она соглашается на всё, что он только решает попросить. Или потребовать. Её жаркий ответ на любую его ласку. Нет нужды даже касаться её тела, чтобы заставить дрожать от желания. Достаточно оказаться чуть ближе, чем позволяют приличия.
— Она тебе нравится, брат? — спрашивает Рейстлин.
Ему хочется смеяться. Голодный взгляд Карамона лучше всякого ответа. И движения его руки — Карамон гладит себя, не потрудившись даже спустить штаны.
— Не желаешь присоединиться? — предлагает Рейстлин, протягивая руку. Зовёт к себе, на узкую походную койку.
Должно быть, он безумен. Или слишком опьянен желанием, своим и чужим.
— Нет! — вскидывается Крисания испуганно.
Она согласна отдаваться Рейстлину и никому больше. Но не сопротивляется по-настоящему.
— Шшш, — успокаивает он её.
— Я не хочу, — просит она испуганным шепотом. — Не надо! Рейстлин, не надо!
Щёки её вспыхивают алым, розовеют обычно бескровные бледные губы, темнеют серые глаза. Она возбуждена.
— Бесстыдница, — шепчет он в ответ. — Такой ты мне нравишься больше.
Нравится сдавленно стонущей — Крисания стыдится, никак не может забыть о стражах, стоящих у палатки, и том, какие слухи о ней — «ведьме» — ходят в лагере. Беспомощной — как-то он приказал ей раздеться, связал и долго ласкал губами и пальцами, пробуя на вкус её желание, смакуя прикосновения к гладкой белой коже, жаркий ответ женского тела.
Рейстлин ловит взгляд брата и видит в нём только похоть мужчины, у которого полгода не было женщины. Ему становится досадно, что близнец неспособен оценить по достоинству поднесённый подарок, желание разделить с ним то, что принадлежит только Рейстлину. Она ведь прекрасная. Восхитительно прекрасная.
Она нравится Рейстлину вся. Нравится нагой и беззащитной, такой, какая есть, когда не скрыта белыми одеждами, не облачена в непроницаемое достоинство светлой жрицы, не спрятана за обычной своей благопристойностью. Нравится вожделенной, далёкой и недоступной. Ласковой и нежной, страстной до грубости, покорной и вспыхивающей ледяной яростью. Любой, всякой, не важно, какой.
А Карамону ведь всё равно. Ему без разницы, кого целовать и тискать; чью влажную плоть ласкать, предвкушая соитие: своей жены, случайной девицы из таверны или Крисании. Это почти оскорбительно, думается Рейстлину.
Ему нравится, что её порыв к сопротивлению можно легко подавить: прикосновением пальцев к губам, поцелуем в висок, ласкающим поглаживанием между широко разведенными бёдрами. Она гладкая и очень нежная — и это тоже нравится.
Нравится до ревности — Рейстлин с трудом гасит отчаянное нежелание делить её с кем-то. Прогоняет застилающую взгляд кровавую пелену.
— Я не разрешал, — холодно говорит он Карамону.
И отталкивает руки, жадно, до красных следов стиснувшие высокую грудь Крисании. Поверх её плеча обжигает Карамона взглядом, полным ярости. Брат не смеет даже шелохнуться.
— Будь осторожней, — упрекает Рейстлин. — Она не трактирная девка и не шлюха.
Крисания всхлипывает и дрожит, когда Карамон почти заботливо, пусть и несколько торопливо, раздвигает её плоть пальцами. Когда её в четыре руки обнимают, гладят. Пока Карамон спешно спускает штаны, вовсе не считая нужным их снимать. Ему и так достаточно.
— Тихо, не плачь, — уговаривает Рейстлин, насаживая Крисанию на себя.
И сцеловывает с её губ вздох удовольствия.
Рейстлин улыбается удовлетворенно: ему приятно лишнее подтверждение того, что ей вовсе не интересны другие мужчины. Это почти успокаивает бурлящую внутри жгучую ревность. До следующего проникновения — когда Карамон, не выдержав, устав просто смотреть и ласкать себя сам, входит в неё, растягивает, заполняет изнутри. И начинает двигаться так, что Крисания беззвучно плачет, уткнувшись Рейстлину в плечо, судорожно обхватив за шею, и кусает губы. Рейстлин едва не кончает — влажно, тесно и жарко у неё внутри, и плоть Карамона трётся о его собственную. Это оказывается одновременно до боли хорошо и омерзительно. Рейстлин не слишком понимает, чего хочет больше: испепелить брата на месте, вышвырнуть его из палатки или закончить начатое.
Рейстлин ощущает чужую боль, и она становится на миг желанней любого наслаждения. Он мягко подается бедрами вперед и ловит взгляд Крисании, затуманенный болью, стыдом и возбуждением. От него в паху всё сжимается — жарко и больно. И от того, как Крисания сжимает его бока ногами. Как цепляется, точно тонет, а Рейстлин единственный, кто способен удержать её на поверхности. Дышит прерывисто и часто, прижимается отчаянно — она прекрасна даже такая.
Волной удовольствия его накрывает сразу после того, как Карамон ловит его руку и целует в ладонь. Взгляд у него безумный, а дыхание загнанное, сорванное. И рука Карамона гладит бедро Крисании почти нежно. Неужели он… понял?
Рейстлин бессмысленно улыбается и не слышит, кричит он после этого или нет.
Карамон вызывает у него жгучее омерзение. Когда отводит взгляд, торопливо натягивает штаны и путается в завязках. Избегает смотреть на всё ещё всхлипывающую Крисанию, прижимающуюся к груди расслабленного Рейстлина. Когда бормочет что-то невнятное, точно пьян до заплетающегося языка и мыслей. Переминается с ноги на ногу, не знает в растерянности, что делать теперь. Когда поспешно набрасывает плащ и выскакивает из палатки. О том, что будут рассказывать стражники после дежурства, лучше и не помышлять.
Карамон всего лишь безмозглый идиот, стыдящийся дара, оценить который не способен. Это досадно.
Прижимая к себе Крисанию, вытирая её слёзы, Рейстлин думает, что с братом-близнецом ему совершенно не хочется ничего делить. Карамон не умеет ценить красоту. Не способен понять ценность того, что с ним разделяют. Для него засушенные цветы — в детстве Рейстлин собирал их для матери и сушил между деревянными дощечками под гнетом — просто бесполезное сено. Магия во всей её мощи и великолепии — что-то пугающее, почти хтоническое. Прекрасная, желанная до дрожи женщина — просто тело, которое можно использовать, удовлетворить похоть разок и забыть. Рейстлин даже почти не обижается: что взять с брата-идиота?
Рейстлину думается, что братом он пожертвует с ещё меньшим сожалением. А что до женщины, её он не согласится разделить больше ни с кем. Даже с её богом.
@темы: тварьчество, к ФБ-2013, да сволочь он, сволочь
-
-
05.11.2013 в 01:31-
-
05.11.2013 в 21:10Она тут функция в большей степени) И образ - не такая, какая есть, а такая, какой её видит Рейстлин.
еще бы в каноне он до этого понимания дошел...
Вот да. И всё бы кончилось иначе. Надеюсь. Даже если и плохо, то как минимум иначе.
-
-
11.11.2013 в 01:37"Какой е видит Рейстлин " Конечно, когда мы любим, мы воспринимаем образ любимого человека, а не самого человека зачастую.Иногда, несовпадение этих двух реальностей разительно.
Вопрос, кода бы дошел. Если после открытия Врат, то вариантов немного: либо совместно победим её Темное Величество, либо кто-то погибнет/ будет смертельно ранен (прощай любимая/любимый)/ либо оба выйдут из Врат. Увы, печальный вариант, даже если им удастся договориться по нормальному с товарищами извне Врат, далее их ждет неизбежная смерть и увидание от старости.
-
-
11.11.2013 в 21:04Ой. Исправила)
Увы, печальный вариант, даже если им удастся договориться по нормальному с товарищами извне Врат, далее их ждет неизбежная смерть и увидание от старости.
Вообще это судьба всего человеческого рода. Все смертны. Крисания в итоге и так постарела (её уже за девяносто, и все живая. бодрая бабушка). Рейстлин ушел со своими... эм... братом, Тасом и толпой не шибко жалующих Рейстлина человеков и не человеков
Другой вопрос, что до старости у них с Крисанией было бы предостаточно времени, чтобы сделать очень много правильного. Хотя бы остановить Ариакаса (или он Ариакан, я никак не могу запомнить) и его орден лилии. Не допустить пришествия Хаоса. Либо минимизировать ущерб от него. И если не построить новый прекрасный мир, то заложить для него фундамент.